30.
Nikolai Himordzin
(28.11.2005 00:38)
0  
Солдат и ведьма.
Такова сказка: чудесная, необычная, неожиданная; так как она далека от повседневной жизни, то ее часто переносят в чужие края или в далекую, давно минувшую пору.
В. Гауф
Давно это было. Шел солдат домой с войны, то ли с турецкой, то ли с прусской, сейчас и не упомнить. А село его лежало далече от всех фронтов, и потому шагать ему было еще довольно. Солдатское дело известное – к походам не привыкать. То здесь, то там голову на ночь прислонил, а завтра уж дальше пошел.
Всех дел – каждый вечер к добрым людям на ночлег стать, да еще чтоб покормили, бо песнями сыт не будешь. Ну да солдат был человек бывалый, тертый калач, где хорошим словом хозяина уважит. Где по хозяйству поможет, а где и смекалкой или нахрапом возьмет. А больше всего за обеды да ужины приходилось расплачиваться ему рассказами разными, о походах, битвах, да бывалицами. Всякому охота узнать о том, что в других краях деется, как там люди живут, хлеб жуют. А солдат рассказ заведет, да такой, что только держись! Уж и так и эдак дело повернет, других прославит и себя не обидит. Да и славить, сказать по чести, тогда было кого. В то время вся земля русская слухами полнилась о Суворове, да Румянцеве, и прочих славных полководцах. Загорались глаза, гордо поднимались головы селян, когда слушали об их победах, хотя сами и сидели в своей норе и дальше уезда в жизни не бывали. Наслушается, бывало, какой крестьянин о битвах с басурманскими воинствами, подхватится, весь так и рвется в бой, а еще вчера ходил ниже травы, тише воды, боясь и барина и приказчика, и лешего с водяным.
Ну, известная вещь, солдата сего победоносного войска уважали, оказывали почет и уважение, и порой полдеревни приходило посмотреть на того, кто с Суворовым под одними знаменами в битвы ходил. А тот тоже, лицом в грязь не ударив, разговор ведет о пушках, о редутах, о крепостной осаде, о штыковых атаках, да о «каре». А под разговоры и себя не обижает, хозяйский хлеб и квас наворачивает. Закурит трубочку, все притолоки закоптит, по хате словно пороховой дым клубами ходит, а мужички, попивая по случаю праздника водочку, деловито о войне рассуждают, за ними, навострив ушки, детишки на печке сидят. И для них уж, как наяву, проходят полки, гремит пушечная канонада, звенят сабли и несется перестук копыт кавалерии.
Не знал солдат, не ведал, что снова придется ему повоевать, да не в далекой стране, а в родной стороне.
А времена хоть и были удалые и веселые, но и неспокойные, смутные. Немало народу от казенных поборов да от своих «отцов»-помещиков по лесам хоронилось, Пугачева поминало, да с топориками на дорогу выходило. Злые. Не ограбят, так хоть порешат попусту. Вот наш солдат и держался на глухих дорогах обозов, да попутчиков.
Но случилось ему раз одному идти. Целый день шагал одинешенек, жилья человеческого не встречая. Места были глухие, лесные и дороги малоезжие. Сосны да ели вершинами небо вдоль них подпирают, ветвями свет застилают. Шел солдат, устал, а дело уж к вечеру, небо густо посинело – первые звезды высыпали, и настали сумерки, время, когда доброму человеку в лесу делать нечего. Под ногами не видно ни зги, спотыкается солдат, ветви по глазам хлещут, а в голове мысль одна – поскорее из лесу выбраться, да хоть какое человеческое жилище найти. И тут выходит он к перекрестью – смотрит, дальше уже две дороги ведут, одна заросшая травой, в глухой лес уходит, а вторая понаезженней, через пригорки и поля вниз, к селу ведет.
Солдат, не долго думая, пустился по той, что в село. А тут и ночь наступила, небо чернотой налилось, в селе окна зажглись. По земле холодком потянуло, а из низин сыростью. Поежился солдат, да прибавил шагу, котомку свою полупустую прижал локтем, чтоб не скакала на спине. Не чуя ног, почти бегом, начал спускаться он к домишкам столпившимся под лесистой горкой.
Перепрыгнул он, значит, через все овраги, через все корчи и корни, что дорогу то и дело преграждали, поднял голову – что такое: села нет, как и не было, а вместо него стоит одинокий хутор-развалюха. А под ногами змеится заросшая дорога, та, куда ступать не хотел. «Эге, - думает солдат, - что-то я потемках совсем заплутал. Сослепу дороги перепутал». Плюнул, стукнул себя кулаком по лбу, повернулся и обратно пошел. Тут и месяц из-за леса поднялся, серебряным рожком путь осветил. Деревья, трава блестят как литые, а в ямах скопилась непроглядная тьма. Пришел солдат обратно, на распутье дорог, сделал полуоборот налево, встал на прямоезжую дорогу, да промаршировал по наезженному. Вот выходит он снова на горочку: внизу снова село, коровий рык из хлевов несется, стелется дым из труб. Голодному солдату даже показалось, будто чует он и запахи немудрящей сельской пищи, парного молока. Сглотнул слюну и стал спускаться, не отводя взгляда от крыш. Только под ноги, как на зло, снова всякая дрянь лезет, спотыкался он, спотыкался, да зацепившись сапогом за какую-то рогулину, и брякнулся на землю. Поднялся, быстренько сапог ощупывая - не порвался ли, верст сто еще до родной избы идти, отругал рогулину, её родню, поднял очи от земли – видно точно леший водит. Вместо уже близких заборов, плетень, а за ним давешний хутор окошком подслеповатым светит.
«Как же так, - говорит себе солдат, - я же нынче специально дороги различал. И село я видел. Нет, здесь дело не чисто». На том и решил. Ну да деваться некуда, придется, видно, здесь заночевать. Пошел прямо к воротам, стукнул пару раз, нет никого во дворе, собаки тоже не отзываются – вошел сам. Двор весь травой и бурьяном зарос, ни козы, ни курицы, сараи позаваливались и только сбоку какая-то построечка прислонилась – не то башенка, не то колоколенка. Подивился солдат, да прямиком к окошечку – посмотреть что внутри. После всех этих чудес с дорогой на лихих людей не нарваться бы. Прильнул он к уголку – и чуть не оглох: во дворе стояла тишь, а внутри хаты рев да крик такие, что только держись. Музыка, топот, хохот, звон, бубен гудит – идет гульба. «Никак свадьба, - подумал солдат, - точно, вон и молодые во главе стола сидят. Однако от-то расшумелись, чуть не оглох. Странно, что гостей полно, а телег их у дома нет. Не пешком же они сюда все пришли. Погляжу-ка ещё». Приткнулся поудобнее и стал ту свадьбу разглядывать.
Народу полна хата. Невеста да жених в сахарны уста целуются, а вокруг родители, дружки, сваты, молодежь «горько» кричит, водка льется рекой. Стол тоже богатый, так от закусок и ломится – и господам бы за такой не зазорно сесть. Пьяные гости веселятся, пляшут, аж пол трещит. Тут же скрипочка и гармошка, балалайки заливаются. Да и гости не простые – в богатых кафтанах, шелках да бархате, у иных и золото на одежде блестит. Попа нет.
«Эге, - думает солдат, - народ-то богатый, такие сразу за стол не усадят, сперва рассказов потребуют. Подождать что ли, пока сильно выпьют, да под стол начнут сползать, а там уж без чинов будет. Так ведь слюной изойдешь, на такое изобилие глядя». А пока он рассуждал, вдруг – шум да звон у ворот: подкатывает к ним на тройке лошадей купчик молодой. Видать, тоже заплутал, на ночь глядя. Быстро подошел, в дверь постучал – солдата и не приметил. Свадьба поднялась – и к купцу на встречу, упряжку во двор завели, его самого вином потчуют, за стол усаживают. Солдат и глазом моргнуть не успел - купчина уже вместе со всеми ест, пьет, веселится, а он сам по-прежнему под окном куски, что в рот несут, взглядом провожает. Горько стало солдату и стал он потихоньку за угол, к дверям, бочком, пробираться и совсем уж с духом собрался чтоб постучать, как вдруг шум внутри затих. Глянул он снова в окно – все встали, с невестой по очереди целуются. Дошла очередь и до купца – тот уже захмелевший, губы отер да обнял зардевшуюся чернобровую красавицу, прильнул к устам алым. А того не видит дурачина, что та вдруг потемнела, и вместо ясных глаз уже красные угольки горят, а из-под платья хвост вылез. Тут и остальные гости стали разом меняться: пропали дорогие наряды, сгинули человеческие лики, вместо них – рожи страшные, свиные, волчьи да медвежьи. Вместо рук – когтистые лапы, вместо ног – хвосты змеиные, на столе не свечи – гнилушки, не роскошные яства стоят – мусор да грязь навалены.
Впилась невеста острыми клыками в губы купчины, вдохнула в него смерть, тот посинел и рухнул на стол. Отлетела душа. Из разорванного горла хлынул поток горячей крови. Прильнула молодая, вдоволь напилась, да остальным упырям со смехом стынущее тело пихнула. Чудовища набросились, стали клыками да когтями мертвеца рвать. Поднялся вой да крик – не поделили, видать – а над всем звенел смех невесты. Солдат и не помнил, как от окна отскочил, да на корячках бросился вон, через лопухи, через бурьян, через плетень. Очнулся в овраге, а в ушах все еще звенел дикий вопль свары и леденящий смех. Страсти-то какие. Однако вокруг уже стоит лесная тишина, следом вроде никто не гонится, отряхнулся солдат, в себя пришел. Встал, котомку поправил. А куда идти? В небе часты звезды светят, а на земле не зги не видать. Почти на ощупь вышел к дороге, пошел по ней. Только остановился на знакомой развилке, хотел выбрать, в какую сторону теперь идти, как слышит – колокольчик звенит, кто-то по дороге едет.
Схоронился солдат в ложбинке, на всякий случай, и оттуда решил посмотреть. Проезжает мимо богатый возок – кучер фонарем светит, в рожок трубит. Подъехал к развилке. «Ваше превосходительство, куда везти прикажите?» – спрашивает кучер. Из окошечка возка рука в генеральском обшлаге махнула и голос приказал: «Туда». Сорвался с места возок и исчез в темноте.
Поплелся и солдат за ним следом. Встал солдат на пригорочек и видит – внизу давешний хутор и прямо у ворот генеральский возок останавливается. Солдат рассудил так: «Это ж генерал прямо в зубы к нечистой силе приехал. Пропадет ни за грош. Наверняка тож станет ту невестушку целовать. Да не будь я россейский солдат, если позволю вражьей силе боевых начальников губить!». Тут весь его страх куда-то исчез, и рванул он во весь дух по заросшей дороге. Подошел к избе и постучал в дверь кулаком. Не открывают. Постучал ногой. Тишина. Примерился он как ту дверь сподручней вышибать – брякнул засов, мелькнул огонь лучины - и солдат увидел пред собой страшную старуху – седые космы, нос крючком и горящие во тьме маленькие глаза.
Та пошамкала беззубым ввалившимся ртом и спросила: «Чего тебе?». «На постой не примешь ли бабушка? - ответил солдат, пытаясь разглядеть что-нибудь в кромешной тьме избы. - Ночь застала в пути. Мне одну-то ночку и переночевать». «Что ж заходи. Да не обессудь, угощать тебя нечем, одна тут живу, - неожиданно легко согласилась страхолюдина, - ложись на лавке». И старуха канула в провал сеней, где, кряхтя и бурча себе под нос, зажгла лучину. Светлей от этого не стало, и солдат понабивал синяков о невидимые в темноте углы, прежде чем добрался до обещанной лавки и прилег на ней. Хозяйка, продолжая бубнить что-то, вскарабкалась на печь и вскоре оттуда послышался раскатистый храп.
«Знамо – морочит злая сила, - подумал солдат, тихо соскальзывая со скамьи, - однако, где здесь генерала искать? Вряд ли он тоже примостился где-то здесь на лавке». Только начал ощупывать в темноте валяющиеся на полатях кожухи да тряпки - стук–грук, - старуха скатилась с печи. Солдат быстро юркнул обратно на лавку и притворился спящим. Старуха постояла над ним один миг – и в дверь. «Небось за топором побежала. Постой же, - заметил про себя служивый, - покажу тебе, что не только ваша братия морочить может, применю военную хитрость». Он слез и собрав на ощупь несколько поддевок, сунул их на лавку, прикрыл шинелью, которой укрывался сам, а фуражку натянул на глиняный горшок, позаимствованный из припечка. Затаился за печью и стал ждать старуху.
Ждёт, ждет, а в тишине только мыши по углам шуршат. Вдруг балка с потолка одним концом упала на ту лавку, где он прежде лежал, только горшок хрустнул. «Вот так у них привечают гостей», - заметил про себя солдат. Тут и старуха со двора вернулась. С секачем в руке. Дверью хлопнула – и сразу к лавке, цап – а там одни черепки.
«Что, выкусила, старая ведьма? – сказал солдат, выходя из-за печи. – Ничего, попостишься нынче. А я с тобой ещё посчитаюсь – должен же я поблагодарить тебя, колченогая, за гостеприимство». Ведьма попятилась, дико взвизгнула, очи её страшно вспыхнули – и она оборотилась огромной медведицей. Солдат не стал ждать пока она попрёт на него, а выхватил из печи головешку, да ткнул медведице в пасть. Покатилась ведьма по полу от боли, а потом нетопырем взвилась на чердак. Солдат полез было за ней, но тут на него набросилась вся домашняя утварь: ухват да метла, кочерга да скамьи – и, не смотря на героическое сопротивление, вышибла вон из избы. Осмотрелся он – нетопыря нигде не видать, и решил провести разведку колдовского гнезда.
Прошелся по двору, пошарил по хлевам, распугал каких-то мелких бесов да крыс, зашел и на огород. Там всё чертополохом, да лебедой заросло, не огород, а мусорная яма. И только где-то снизу пробиваются листочки невиданных трав – и светятся в темноте. «Ишь, чертовы дети, как всё запустили», - заметил солдат, сорвал несколько чудных травинок с синим и золотым отливом, сунул в карман. Купеческая и генеральская брички оказались в развалинах конюшни, но - ни живой души вокруг. Вывел он генеральскую упряжку со двора, коней головами на дорогу поставил, а вожжи на какой-то сучек накинул. Напоследок полез солдат в башенку, что, пристроечкой стояла. Оказалась она битком набита разным добром. «Загубленных прохожих, наверняка, - решил служивый, - а кости, небось, в колодце лежат». Лезть проверять не хотелось.
Перекрестился солдат, запер башенку и дальше пошел смотреть. Подошел к тому окошку, в которое свадьбу высматривал – глядь, а оно всё горит во тьме золотой полыньёй, а внутри свадьба ходит полным ходом. По праву руку от жениха генерал сидит – живехонек, навеселе. Нечисть пляшет – пыль столбом, только не слыхать снаружи ни звука. «Не отдам генерала», - решил солдат и постучался в окно. Его заметили, вышли, пригласили, за стол затащили. Сидит солдат, яичницу наворачивает, да поглядывает на пьяные рожи, кучерявые головы. Его угощают, наливают, а он чарку за чаркой крестит и водка его не берет. Видит: генералов служка уже спит, головой на стол, и сам он едва языком ворочает. Солдат толкнул локтем соседа и спрашивает: «А что же невесты не видать?» Тот ему отвечает, вышла, мол, скоро ждем. «Ну ждите, ждите, - усмехнулся солдат, а сам решил, – без ведьмы не начнут, надо к генералу пробираться».
Подхватился он с лавки и пошел присядку, продираясь через кружащуюся, щиплющую своих баб за бока, нечисть. Только пробился, протиснулся к генералу – входит молодая. Пригожа, мила, чудо как прелестна, вот только щека платком перевязана. «Не до поцелуев, теперь» - скумекал солдат. А та его увидела, да как взревет по-звериному, и в крик: «Хватайте его!» Солдат, не долго не думая, схватил табурет, окно вышиб, потом у кого-то из оторопевшей нечисти дух отшиб, подхватил генерала и выкинул во двор. Сам его сабельку подхватил и крест на крест порубил сунувшуюся, скинувшую с себя человеческое обличье, нечисть. Те рыла-то убрали, когти втянули, ощетинились, а он вслед за генералом – в окно. Дотащил его высокопревосходительство до коляски, лошадей подхлестнул, те и унеслись в ночь. Только успел, обернулся солдат – а нечисть уж из избы вывалила, по двору толпится, к нему несется. Ну, он их ждать не стал, увернулся, добежал до башенки, да дверь за собой на крепкий засов закрыл. Потом завалил вход хранившемся там барахлом так, что и сам бы потом не разгрёб. А сам на верх башни взобрался, да стал поглядывать вниз. Нечисть обсела башню, глазищами сверкает, морды вверх задрала, воет. Одна ведьма не унывает – увидела солдата, обрадовалась, приказала из дома столы принести. «Штурмовой снаряд что ли из них делать будут?»- подумал солдат. Но нет, расставили во дворе, заново накрыли, уселись, из черепов брагу тянут, да на него поглядывают. «Выходит, я у них теперь за главное блюдо, - понял солдат, – ну да не поймавши ясна сокола – короче, русского солдата хрен сожрешь». Плюнул он на этот шабаш и стал саблю точить о каблук найденного внизу сапога.
Тут и ведьма подкатилась, встала у башни и поманила солдата фарфоровым пальчиком – слазь, мол. Солдат так же молча сунул ей в ответ кукиш. Молодая рассмеялась хрустальным голоском и говорит: «Спустись, солдатик, я тебя поцелую. Разве не хочется тебе обнять меня, прижать к жаркому сердцу как милую свою? Посмотри как пригожа я». «Колоду осиновую целуй, старая карга, черта лысого к сердцу прижимай. А полезешь ко мне, снова саблей привечу». «Ой, не гневи меня, слазь добром, видишь, общество ждет». «Не дождется, больно жёсток буду – зубы обломаете. Шиш вам с маслом, а не солдат!» - отвечает тот. А сам размышляет, далеко ль генерал сумел убраться.
Взвизгнула ведьма, так что вздрогнул темный лес.
Нечисть стала высоко подпрыгивать, словно пытаясь достать низко висящую Луну. Ну да, и до солдата не доставали, а тех, кто доставал, тот встречал ласково – острым лезвием, а иных и простыми тычками возвращал снова на землю. Ведьма выла, ругалась, плевалась огнем, сама полетала вокруг нетопырем, но, получив саблей по лбу, поняла, что таким манером им солдата не достать и отозвала свою нечистую силу от башенки.
Солдат утёр пот и стал смотреть вниз. Нечисть разложила костер, поставила на него чугунок с какой-то зеленой «кашей» и ведьма стала, подбрасывая в него новые травки, творить заклятия. И с каждым её словом пламя вспыхивало призрачными алыми, синими, желтыми языками. Пар из горшка струями начал медленно ползти вверх, потом стал завиваться в вихрь. Явственно задрожала, загудела земля. В небе вспыхнули и погасли зарницы.
«Интересно, что это за зелье такое они там варят, - подумал солдат, - похоже, не следует ждать пока оно дойдет». И размахнувшись со всей силы, запустил вниз подобранным сапогом. Попал с первого разу, чугунок опрокинулся, зелье вылилось наземь, костер развалился и зашипел. И прежде чем кто-то успел шевельнуться, вихрь пара покачнулся, оторвался от чугунка и, мгновенно набрав силу, смерчем прошелся по двору. Солдата вытянуло из башни, бросило вниз, вверх и закружило над землей. Нечисть и ведьму смело и разбросало во все стороны, а вихрь сорвался с места и понесся по небу.
Долго ль солдат кувыркался в воздухе, далеко ль залетел, много ль звезд по дороге задел, он не помнил. Очнулся в неглубокой яме. Вихрь уже куда-то умчался и вверху, среди разогнанных облачков светился Млечный путь. Полежал солдат немного, в себя пришел, саблю на боку нашел, да решил вставать – сыро лежать-то.
Глядь – уже кто-то черный над ямой сидит, звезды заслоняет. «Ты кто?» - спрашивает солдат. «Ты кто?» - отозвался темный. «Ишь, дразнится – обиделся солдат, того гляди навалится и задавит в этой яме». Выскочил на другую сторону, саблей махнул - черный заскулил и пропал, на земле только пустая чарка стоит. «Собутыльника что ли себе искал?» - заметил солдат и огляделся. Стоял он на старом кладбище, посреди устало покосившихся крестов, над разверстой могилой. Рядом догнивал разбитый и некогда богатый гроб. «Вот так занесло», - заметил солдат и решил подале убираться от этого места. Зашагал быстро, пробираясь между кустами и старыми березами, росшими на этом скорбном месте. Луна между тем совсем скрылась в мутных облаках, а по земле зазмеился туман.
«Раз есть кладбище, да ещё такое большое, значит, где-то рядом должно быть и село», - размышлял солдат на ходу. Шагал он, шагал, на ощупь пробираясь в тумане, скопившемся в низинке, и вдруг почувствовал, что что-то тянет его за карман. Словно трое дюжих молодцев за него ухватились и тащат его куда-то в сторону. Вырваться не удалось и пришлось бочком, бочком, скакать туда, куда влекла его невидимая сила. Хорошо ещё, не напрямик, а словно собака за штанину, мимо оградок и берез, притащила она его в забытый уголок кладбища, утонувший в разросшихся кустах. Черными трубами уходили вверх из тумана стволы кипарисов, где-то там тихо шелестели шатры листвы. Тяга пропала, солдат решился и запустил руку в карман – там лежали листки травы, сорванные давеча на ведьминых грядках. Только теперь они не светились, а горели ярким сине-золотым огнем. И выроненные, медленно спланировали у края полянки, на углу старой могилы. Упали на землю и – вспыхнув, пропали. Страха уже не было, солдат, пожав плечами, пометил место сучком и попытался сориентироваться.
Края кладбища не было видно, туман обступал его, и далее десяти шагов не было видно ни зги. Тишина лежала мертвая, и даже лая собак не доносилось до этого места. Сквозь полог тумана была видна какая-то звезда, но с какого края неба она светила, было не ясно. Делать нечего, солдат, спотыкаясь и падая, просто пошел вперед. Плутал и ломился через буераки, изодрал одежку и потерял где-то подошву. В остервенении рубил завивающие ноги кусты и проползал под низко переплетающимися ветками деревьев, хлещущих по глазам, и вдруг услышал вой. Слишком звериный, чтобы быть волчьим. Волосы солдата медленно, но верно встали дыбом, внутри всё похолодело. Впрочем, он быстро пришел в себя – бежать всё равно не было видно куда, да и убежать от зверей вряд ли удастся. По сему он стал потихоньку пробираться дальше, выбирая место для удобной обороны. Волки вынырнули из тумана внезапно, так что солдат едва успел упереться спиной в какой-то могильный камень. Обступили молча полукругом и смотрят горящими глазами. Потом посторонились и пропустили вперед огромную черную волчицу с перевязанной тряпочкой головой. «Ну вот и встретились, солдатик, - рыкнула ведьма, выдыхая язык пламени. – От нас не уйдешь».
Туман плотными пологами обвивал деревья и с ветвей падали крупные капли. Солдат поплотней уперся ногами в землю и двумя руками сжал рукоять сабли. Первую атаку он отбил, снес даже волчью голову, но тут ведьма выкрикнула заклятье и сабля отлетела прочь, а солдат, оглушенный, рухнул на сыру землю. Только и успел подумать: «Ну все, отвоевался». Уже и нечисть над ним нависает, ведьма, хохоча, выпустила клыки и к горлу подбирается, когти в бело тело запускает. А у самой в глазах огонь, на губах – тленье. Вздрогнул солдат, прошептал последнюю молитву.
И тут откуда-то издалека, из-за леса, сквозь туман донесся тихий петушиный крик.
Нечисть замерла.
Второй крик петуха лег на возникшую тишину.
Ведьма дернулась было загрызть солдата, но тут долетел и третий клик петушиный песни и она отпрянула, вздрогнула и, скрипнув зубищами, грохнулась оземь и сгинула. Нечисть с воем и визгом бросилась наутек и пропала в тумане. А петухи уже разных сел только слаженнее вступали и вступали в свою утреннюю перекличку.
Очнулся солдат уже засветло. Солнце разогнало туман и рассыпало по лесу пятна света. Быстро выбрав самую протоптанную дорожку, солдат побрел в сторону села, утренних печных дымков и мычания коров, идущих на пастбище.
Деревня оказалась та самая, что он видел давеча с холма. Подкрепившись парным молоком с горячим ещё хлебом, солдат потихоньку расспросил селян о лесном хуторе. Оказалось, что давным-давно на нем жила страшная ведьма, заманивавшая проезжих и убивавшая всех, кто оставался у неё на ночлег. Потом она умерла, хутор превратился в руины, но никто из местных до сих пор не решался туда заходить.
Солдат поведал свои ночные приключения и с негустой толпой желающих, пошел на тот хутор, роздал награбленное добро, сжег остатки построек. А когда он вбил осиновый кол в неглубокую могилку ведьмы, земля вздрогнула и застонала. Отгулялась колдунья, больше не вставать ей по ночам. И уж с последними оставшимися храбрецами, наведался солдат на старое кладбище, в то место, куда его травка привела и, откопав богатый клад, честно поделил его, не забыв и себя. Переночевал и на следующее утро пошел себе дальше, позванивая монетами в котомке.
Николай Химордин
|
